svetlako

К своему стыду обнаружил, что не всего значимого Михаила Афанасьевича я прочитал. Затерялась для меня самая первая его публикация «Грядущие перемены» - жутковатое и еще не до конца испитое нами пророчество (упоминаются там среди тех, кого еще покарает история, и «самостийные предатели», что сейчас витийствуют в его родном Киеве). Но не об этом задумался я. Удивительно насколько пессимистичны писатели-врачи, работавшие «с народом» - не добавляет это им почему-то оптимизма. Самое грустное, что правы они в этом - не меняется у нас ничего. Как сказал кто-то из них: В России может что-то измениться за пять лет, но не за двести…

Пишет Михаил Афанасьевич в «Тьме Египетской»

Сегодня на утреннем приеме в кабинет ко мне протиснулась румяная бабочка лет тридцати. Она поклонилась акушерскому креслу, стоящему за моей спиной, затем из-за пазухи достала широкогорлый флакон и запела льстиво:

- Спасибо вам, гражданин доктор, за капли. Уж так помогли, так помогли!.. Пожалуйте еще баночку.

Я взял у нее из рук флакон, глянул на этикетку, и в глазал у меня позеленело. На этикетке было написало размашистым почерком Демьяна Лукича.

"Тинцт. Белладонн..." и т.д. "16 декабря 1917 года".

Другими словами, вчера я выписал бабочке порядочную порцию белладонны, а сегодня, в день моего рождения, 17 декабря, бабочка приехала с сухим флаконом и с просьбой повторить.

- Ты... ты... все приняла вчера? - спросил я диким голосом.

- Все, батюшка милый, все, - пела бабочка сдобным голосом, - дай вам бог здоровья за эти капли... полбаночки как приехала, а полбаночки - как спать ложиться. Как рукой сняло...

Я прислонился к акушерскому креслу.

- Я тебе по скольку капель говорил? - задушенным голосом заговорил я. - Я тебе по пять капель... Что же ты голосом заговорил я - я те6е по пять капель... что же ты делаешь, бабочка? ты ж... я ж...

- Ей-богу, приняла! - гаворила баба, думая, что я не доверяю ей, будто она лечилась моей белладонной.

Я охватил руками румяные щеки и стал всматриваться в зрачки. Но зрачки были как зрачки. Довольно красивые, совершенно нормальные. Пульс у бабы был тоже прелестный. Вообще никаких признаков отравления белладонной у бабы не замечалось.

- Этого не может быть!.. - заговорил я и завопил: Демьян Лукич!

Демьян Лукич в белом халате вынырнул из аптечного коридора.

- Полюбуйтесь, Демьян Лукич, что эта красавица сделала! Я ничего не понимаю...

Баба испуганно вертела головой, поняв, что в чем-то она провинилась .

Демьян Лукич завладел флаконом, понюхал его, повертел в руках и строго молвил:

- Ты, милая, врешь. Ты лекарство не принимала!

- Ей-бо... - начала баба.

- Бабочка, ты нам очков не втирай, - сурово, искривив рот, говорил Демьян Лукич, - мы все досконально понимаем. Сознавайся, кого лечила этими каплями?

Баба возвела свои нормальные зрачки на чисто выбеленный потолок и перекрестилась.

- Вот чтоб мне...

- Брось, брось... - бубнил Демьян Лукич и обратился ко мне: - Они, доктор, ведь как делают. Счездит такая артистка в больницу, выпишут ей лекарство, а она приедет в деревню и всех баб угостит...

- Что вы, гражданин фершал...

- Брось! - отрезал фельдшер - я у вас восьмой год. Знаю. Конечно, раскапала весь флакончик по всем дворам, продолжал он мне.

- Еще этих капелек дайте, - умильно попросила баба.

- Ну, нет, бабочка, - ответил я и вытер пот со лба, этими каплями больше тебе лечиться не придется. Живот полегчал?

- Прямо-таки, ну, рукой сняло!..

- Ну, вот и превосходно. Я тебе других выпишу, тоже очень хорошие.

И я выписал бабочке валерьянки, и она, разочарованная, уехала .

Пишет Антон Павлович в «Сельских эскулапах»

— Чего старухе-то дать? — спрашивает Глеб Глебыч.— Железо, что на окне стояло, вышло. Я распечатаю то, что на полке.

— Нет, нет! Не приказывал Иван Яковлич! Сердиться будет.

— Чего же ей дать?

— Чего-нибудь!

«Дать чего-нибудь» на языке Глеба Глебыча значит: «дать соды».

— Горячих напитков употреблять не следует.

— Я и так уже три дня не употребляю... У меня от простуды... Действительно, водка хрипоту придаёт басу, но от хрипоты октава, Кузьма Егорыч, как вам известно, лучше... Без водки нельзя нашему брату... Что за певчий, ежели он водки не употребляет? Не певчий, а одна только, с вашего позволения, ирония!.. Не будь у меня такой должности, я и в рот бы её, проклятой, не взял. Водка есть кровь сатаны...

— Вот что... Я дам вам порошок... Вы разведите его в бутылке и полощите себе горло утром и вечером.

— Глотать можно?

— Можно.

— Очень хорошо... Досадно бывает, ежели глотать нельзя. Полощешь, полощешь, да и выплюнешь — жалко! И вот о чём я хотел вас, собственно говоря, спросить... А к тому, как я животом слаб, и по этой самой причине, с вашего позволения, каждый месяц кровь себе пущаю и травку пью, то можно ли мне в законный брак вступить?

Кузьма Егоров некоторое время думает и говорит:

— Нет, не советую!

— Чувствительно вам благодарен... Славный вы у нас целитель, Кузьма Егорыч! Лучше докторов всяких! Ей-богу! Сколько душ за вас богу молится! И-и-и!.. Страасть!

Кузьма Егоров скромно опускает глазки и храбро прописывает Natri bicarbonici, т. е. соды.

Пишет Василь Макарович в «Шире шаг, маэстро»

На выезде из села, у крайних домов, Солодовников увидел початый стожок сена. Стожок был огорожен пряслом, но к нему вела утоптанная тропка.Солодовников остановил коня и побежал к стожку. Перелез через прясло и уже запустил руки в пахучую хрустящую благодать, стараясь захватить побольше... И тут услышал сзади злой окрик:
-- Эт-то что за елкина мать?! Кто разрешил?
Солодовников вздрогнул испуганно и. выдернул руки из сена. К нему по тропке быстро шел здоровый молодой мужик в синей рубахе, без шапки. Нес в руке березовый колышек.
-- Я хотел под бок себе... -- поспешно сказал Солодовников и сам почувствовал, что говорит трусливо и униженно. -- Немного -- вот столько -- под бок хотел положить...
-- А по бокам не хотел? Стяжком вот этим вот... Под бок он хотел! Опояшу вот разок-другой...
-- Я врач ваш! -- совсем испуганно воскликнул Солодовников. – Мне немного надо-то было... Господи, из-за чего шум?
-- Врач... -- Мужик присмотрелся к Солодовникову и, должно быть, узнал врача. -- Надо же спросить сперва. Если каждый будет по охапке под бок себе дергать, мне и коровенку докормить нечем будет. Спросить же надо. Тут много всяких ездиют...
Мужик явно теперь узнал врача, но оттого, что он тем не менее отчитал его, как школяра, Солодовников очень обиделся.
-- Да не надо мне вашего сена, господи! Я немного и хотел-то... под бок немного... Не надо мне его! -- Солодовников повернулся и пошел по целику прямо, проваливаясь по колена в жесткий ноздреватый снег, больно царапая лодыжки. Он понимал, что -- со стороны посмотреть -- вовсе глупо: шагать целиком, когда есть тропинка. Но на тропинке стоял мужик, и его надо было бы обойти.
-- Возьми сена-то! -- крикнул мужик. -- Чего же пустой пошел?
-- Да не надо мне вашего сена! -- чуть не со слезами крикнул Солодовников, резко оглянувшись.
-- Вы же убьете, чего доброго, из-за охапки сена!
Мужик молча глядел на него

Пишет мой когдатошний и шапошный знакомый Максим Александрович Осипов, поработавший врачом в районной больнице города Таруса, в своих записках, названных им «В родном краю»… (magazines.russ.ru/znamia/2007/5/os14-pr.html)

Почти не видел людей, увлеченных работой, вообще делом, а от этой расслабленности и невозможность сосредоточиться на собственном лечении. Трудно и со всеми этими названиями лекарств (торговыми, международными), и с дозами: чтобы принять 25 мг, надо таблетку 50 мг разделить пополам, а таблетку 100 мг — на четыре части. Сложно, неохота возиться. Взвешиваться каждый день, при увеличении веса принимать двойную дозу мочегонных — невыполнимо. Нет весов, а то соображение, что их можно купить, не приходит в голову, дело не в деньгах. Люди практически неграмотны, они умеют складывать буквы в слова, но на деле это умение не применяют. Самый частый ответ на предложение прочесть крупный печатный текст с моими рекомендациями: “Я без очков”. Ну раз без очков, то, значит, сегодня ничего читать не собиралась, это и есть неграмотность. Еще одна проба: поняли, куда вам ехать, поняли, что надо на меня сослаться? — Вроде, да. — А как меня зовут? Зло: — Откуда я знаю?
…
Мужчина — почти всегда идиот. Мужчина с сердечной недостаточностью, если за ним не ходит по пятам жена, обречен на скорую гибель. Начинается этот идиотизм уже в юношеском возрасте и затем прогрессирует, даже если мужчина становится главным инженером или, к примеру, агрономом

…

Идиотизм власти (областной, московской) даже не обсуждается, обсуждаются только способы ее обмана. Из-за этого происходят истории, для описания которых нужен гений Петрушевской. Вот одна из них: есть распоряжение, что ампутированные конечности нельзя уничтожать (например, сжигать), а надо хоронить на кладбище. Несознательные одноногие граждане своих ампутированных ног не забирают, в результате в морге недавно скопилось семь ног. Пришлось дождаться похорон бездомного (за казенный счет и без свидетелей) и положить ему эти ноги в могилу.

ГОСПОДИ! Ну что же нужно с нами сделать, чтобы нас ПРОНЯЛО?